Глава 11
Раздвоение Ивана
Бор на противоположном берегу реки, еще час назад освещенный
майским солнцем, помутнел, размазался и растворился.
Вода сплошной пеленой валила за окном. В небе то и дело
вспыхивали нити, небо лопалось, комнату больного заливало трепетным
пугающим светом.
Иван тихо плакал, сидя на кровати и глядя на мутную, кипящую в
пузырях реку. При каждом ударе грома он жалобно вскрикивал и закрывал
лицо руками. Исписанные Иваном листки валялись на полу; их сдуло
ветром, влетевшим в комнату перед началом грозы.
Попытки поэта сочинить заявление насчет страшного консультанта не
привели ни к чему. Лишь только он получил от толстой фельдшерицы,
которую звали Прасковьей Федоровной, огрызок карандаша и бумагу, он
деловито потер руки и торопливо пристроился к столику. Начало он вывел
довольно бойко:
"В милицию. Члена массолита Ивана Николаевича бездомного.
Заявление. Вчера вечером я пришел с покойным м. А. Берлиозом на
Патриаршие пруды..."
И сразу поэт запутался, главным образом из-за слова "покойным". С
места выходила какая-то безлепица: как это так - пришел с покойным? Не
ходят покойники! Действительно, чего доброго, за сумасшедшего примут!
Подумав так, Иван Николаевич начал исправлять написанное. Вышло
следующее: "...С м. А. Берлиозом, впоследствии покойным...". И это
не удовлетворило автора. Пришлось применить третью редакцию, а та
оказалась еще хуже первых двух: "...Берлиозом, который попал под
трамвай..." - А здесь еще прицепился этот никому не известный
композитор-однофамилец, и пришлось вписать: "...Не композитором..."
Намучавшись с этими двумя Берлиозами, Иван все зачеркнул и решил
начать сразу с чего-то очень сильного, чтобы немедленно привлечь
внимание читающего, и написал, что кот садился в трамвай, а потом
вернулся к эпизоду с отрезанной головой. Голова и предсказание
консультанта привели его к мысли о Понтии Пилате, и для вящей
убедительности Иван решил весь рассказ о прокураторе изложить полностью
с того самого момента, как тот в белом плаще с кровавым подбоем вышел в
колоннаду иродова дворца.
Иван работал усердно и перечеркивал написанное, и вставлял новые
слова, и даже попытался нарисовать Понтия Пилата, а затем кота на
задних лапах. Но и рисунки не помогли, и чем дальше - тем путанее и
непонятнее становилось заявление поэта.
К тому времени, как появилась издалека пугающая туча с дымящимися
краями и накрыла бор и дунул ветер, Иван почувствовал, что обессилел,
что с заявлением ему не совладать, не стал поднимать разлетевшихся
листков и тихо и горько заплакал.
Добродушная фельдшерица Прасковья Федоровна навестила поэта во
время грозы, встревожилась, видя, что он плачет, закрыла штору, чтобы
молнии не пугали больного, листки подняла с полу и с ними побежала за
врачом.
Тот явился, сделал укол в руку Ивана и уверил его, что он больше
плакать не будет, что теперь все пройдет, все изменится и все
забудется.
Врач оказался прав. Вскоре заречный бор стал прежним. Он
вырисовался до последнего дерева под небом, рассчистившимся до прежней
полной голубизны, а река успокоилась. Тоска начала покидать Ивана
тотчас после укола, и теперь поэт лежал спокойно и глядел на радугу,
раскинувшуюся по небу.
Так продолжалось до вечера, и он даже не заметил, как радуга
растаяла и как загрустило и полиняло небо, как почернел бор.
Напившись горячего молока, Иван опять прилег и сам подивился тому,
как изменились его мысли. Как-то смягчился в памяти проклятый бесовский
кот, не пугала более отрезанная голова, и, покинув мысль о ней, стал
размышлять Иван о том, что, по сути дела, в клинике очень неплохо, что
Стравинский умница и знаменитость и что иметь с ним дело чрезвычайно
приятно. Вечерний воздух к тому же и сладостен и свеж после грозы.
Дом скорби засыпал. В тихих коридорах потухли матовые белые
лампы, и вместо них согласно распорядку зажглись слабые голубые
ночники, и все реже за дверями слышались осторожные шажки фельдшериц на
резиновых половиках коридора.
Теперь Иван лежал в сладкой истоме и поглядывал то на лампочку под
абажуром, льющую с потолка смягченный свет, то на луну, выходящую из-за
черного бора, и беседовал сам с собою.
- Почему, собственно, я так взволновался из-за того, что Берлиоз
попал под трамвай? - Рассуждал поэт. - В конечном счете, ну его в
болото! Кто я, в самом деле, кум ему или сват? Если как следует
провентилировать этот вопрос, выходит, что я, в сущности, даже и не
знал как следует покойника. В самом деле, что мне о нем было известно?
Да ничего, кроме того, что он был лыс и красноречив до ужаса. И далее,
граждане, - продолжал свою речь Иван, обращаясь к кому-то, - разберемся
вот в чем: чего это я, объясните, взбесился на этого загадочного
консультанта, мага и профессора с пустым и черным глазом? К чему вся
нелепая погоня за ним в подштанниках и со свечкой в руках, а затем и
дикая Петрушка в ресторане?
- Но-но-но, - вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над
ухом, прежний Иван Ивану новому, - про то, что голову Берлиозу-то
отрежет, ведь он все-таки знал заранее? Как же не взволноваться?
- О чем, товарищи, разговор! - Возражал новый Иван ветхому,
прежнему Ивану, - что здесь дело нечисто, это понятно даже ребенку. Он
личность незаурядная и таинственная на все сто. Но ведь в этом-то самое
интересное и есть! Человек лично был знаком с Понтием Пилатом, чего же
вам еще интереснее надобно? И вместо того, чтобы поднимать глупейшую
бузу на Патриарших, не умнее ли было бы вежливо расспросить о том, что
было далее с Пилатом и этим арестованным га-ноцри?
А я черт знает чем занялся! Важное, в самом деле, происшествие -
редактора журнала задавило! Да что от этого, журнал, что ли, закроется?
Ну, что ж поделаешь: человек смертен и, как справедливо сказано было,
внезапно смертен. Ну, царство небесное ему! Ну, будет другой редактор
и даже, может быть, еще красноречивее прежнего.
Подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:
- Так кто же я такой выхожу в этом случае?
- Дурак! - Отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни
одному из Иванов и чрезвычайно пожожий на бас консультанта.
Иван, почему-то не обидевшись на слово "дурак", но даже приятно
изумившись ему, усмехнулся и в полусне затих. Сон крался к Ивану, и уж
померещилась ему и пальма на слоновой ноге, и кот прошел мимо - не
страшный, а веселый, и, словом, вот-вот накроет сон Ивана, как вдруг
решетка беззвучно поехала в сторону, и на балконе возникла таинственная
фигура, прячущаяся от лунного света, и погрозила Ивану пальцем.
Иван без всякого испуга приподнялся на кровати и увидел, что на
балконе находится мужчина. И этот мужчина, прижимая палец к губам,
прошептал:
- Тссс!