Previous Next Contents


 

Глава 6

Шизофрения, как и было сказано

 

Когда в приемную знаменитой психиатрической клиники, недавно

отстроенной под Москвой на берегу реки, вошел человек с острой бородкой

и облаченный в белый халат, была половина второго ночи. Трое санитаров

не спускали глаз с Ивана Николаевича, сидящего на диване. Тут же

находился и крайне взволнованный поэт Рюхин. Полотенца, которыми был

связан Иван Николаевич, лежали грудой на том же диване. Руки и ноги

Ивана Николаевича были свободны.

 

Увидев вошедшего, Рюхин побледнел, кашлянул и робко сказал:

 

- Здравствуйте, доктор.

 

Доктор поклонился Рюхину, но, кланяясь, смотрел не на него, а на

Ивана Николаевича.

 

Тот сидел совершенно неподвижно, со злым лицом, сдвинув брови, и

даже не шевельнулся при входе врача.

 

- Вот, доктор, - почему-то таинственным шепотом заговорил Рюхин,

пугливо оглядываясь на Ивана Николаевича, - известный поэт Иван

бездомный... Вот, видите ли... Мы опасаемся, не белая ли горячка...

 

- Сильно пил? - Сквозь зубы спросил доктор.

 

- Нет, выпивал, но не так, чтобы уж...

 

- Тараканов, крыс, чертиков или шмыгающих собак не ловил?

 

- Нет, - вздрогнув, ответил Рюхин, - я его вчера видел и сегодня

утром. Он был совершенно здоров...

 

- А почему в кальсонах? С постели взяли?

 

- Он, доктор, в ресторан пришел в таком виде...

 

- Ага, ага, - очень удовлетворенно сказал доктор, - а почему

ссадины? Дрался с кем-нибудь?

 

- Он с забора упал, а потом в ресторане ударил одного... И еще

кое-кого...

 

- Так, так, так, - сказал доктор и, повернувшись к Ивану, добавил:

- здравствуйте!

 

- Здорово, вредитель! - Злобно и громко ответил Иван.

 

Рюхин сконфузился до того, что не посмел поднять глаза на

вежливого доктора. Но тот ничуть не обиделся, а привычным, ловким

жестом снял очки, приподняв полу халата, спрятал их в задний карман

брюк, а затем спросил у Ивана:

 

- Сколько вам лет?

 

- Подите вы все от меня к чертям, в самом деле! - Грубо закричал

Иван и отвернулся.

 

- Почему же вы сердитесь? Разве я сказал вам что-нибудь

неприятное?

 

- Мне двадцать три года, - возбужденно заговорил Иван, - и я подам

жалобу на вас всех. А на тебя в особенности, гнида! - Отнесся он

отдельно к Рюхину.

 

- А на что же вы хотите пожаловаться?

 

- На то, что меня, здорового человека, схватили и силой приволокли

в сумасшедший дом! - В гневе ответил Иван.

 

Здесь Рюхин всмотрелся в Ивана и похолодел: решительно никакого

безумия не было у того в глазах. Из мутных, как они были в Грибоедове,

они превратились в прежние, ясные.

 

"Батюшки! - Испуганно подумал Рюхин, - да он и впрямь нормален?

Вот чепуха какая! Зачем же мы, в самом деле, сюда-то его притащили?

Нормален, нормален, только рожа расцарапана..."

 

- Вы находитесь, - спокойно заговорил врач, присаживаясь на белый

табурет на блестящей ноге, - не в сумасшедшем доме, а в клинике, где

вас никто не станет задерживать, если в этом нет надобности.

 

Иван Николаевич покосился недоверчиво, но все же пробурчал:

 

- Слава те господи! Нашелся наконец хоть один нормальный среди

идиотов, из которых первый - балбес и бездарность сашка!

 

- Кто этот сашка-бездарность? - Осведомился врач.

 

- А вот он, Рюхин! - Ответил Иван и ткнул грязным пальцем в

направлении Рюхина.

 

Тот вспыхнул от негодования.

 

"Это он мне вместо спасибо! - Горько подумал он, - за то, что я

принял в нем участие! Вот уж, действительно, дрянь!"

 

- Типичный кулачок по своей психологии, - заговорил Иван

Николаевич, которому, очевидно, приспичило обличать Рюхина, - и притом

кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария. Посмотрите на его

постную физиономию и сличите с теми звучными стихами, который он

сочинил к первому числу! Хе-хе-хе... "Взвейтесь!" да "развейтесь!"...

А вы загляните к нему внутрь - что он там думает... Вы ахнете! - И Иван

Николаевич зловеще рассмеялся.

 

Рюхин тяжело дышал, был красен и думал только об одном, что он

отогрел у себя на груди змею, что он принял участие в том, кто оказался

на поверку злобным врагом. И главное, и поделать ничего нельзя было:

не ругаться же с душевнобольным?!

 

- А почему вас, собственно, доставили к нам? - Спросил врач,

внимательно выслушав обличения бездомного.

 

- Да черт их возьми, олухов! Схватили, связали какими-то тряпками

и поволокли в грузовике!

 

- Позвольте вас спросить, вы почему в ресторан пришли в одном

белье?

 

- Ничего тут нету удивительного, - ответил Иван, - пошел я

купаться на Москва-реку, ну и попятили мою одежу, а эту дрянь оставили!

Не голым же мне по Москве идти? Надел что было, потому что спешил в

ресторан к Грибоедову.

 

Врач вопросительно посмотрел на Рюхина, и тот хмуро пробормотал:

 

- Ресторан так называется.

 

- Ага, - сказал врач, - а почему так спешили? Какое-нибудь

деловое свидание?

 

- Консультанта я ловлю, - ответил Иван Николаевич и тревожно

оглянулся.

 

- Какого консультанта?

 

- Вы Берлиоза знаете? - Спросил Иван многозначительно.

 

- Это... Композитор?

 

Иван расстроился.

 

- Какой там композитор? Ах да, да нет! Композитор - это

однофамилец миши Берлиоза!

 

Рюхину не хотелось ничего говорить, но пришлось объяснить.

 

- Секретаря массолита Берлиоза сегодня вечером задавило трамваем

на Патриарших.

 

- Не ври ты, чего не знаешь! - Рассердился на Рюхина Иван, я, а

не ты был при этом! Он его нарочно под трамвай пристроил!

 

- Толкнул?

 

- Да при чем здесь "толкнул"? - Сердясь на общую бестолковость,

воскликнул Иван, - такому и толкать не надо! Он такие штуки может

выделывать, что только держись! Он заранее знал, что Берлиоз попадет

под трамвай!

 

- А кто-нибудь, кроме вас, видел этого консультанта?

 

- То-то и беда, что только я и Берлиоз.

 

- Так. Какие же меры вы приняли, чтобы поймать этого убийцу? -

Тут врач повернулся и бросил взгляд женщине в белом халате, сидящей за

столом в сторонке. Та вынула лист и стала заполнять пустые места в его

графах.

 

- Меры вот какие. Взял я на кухне свечечку...

 

- Вот эту? - Спросил врач, указывая на изломанную свечку, лежащую

на столе рядом с иконкой перед женщиной.

 

- Эту самую, и...

 

- А иконка зачем?

 

- Ну да, иконка... - Иван покраснел, - иконка-то больше всего и

испугала, - он опять ткнул пальцем в сторону Рюхина, - но дело в том,

что он, консультант, он, будем говорить прямо... С нечистой силой

знается... И так его не поймаешь.

 

Санитары почему-то вытянули руки по швам и глаз не сводили с

Ивана.

 

- Да-с, - продолжал Иван, - знается! Тут факт бесповоротный. Он

лично с Понтием Пилатом разговаривал. Да нечего на меня так смотреть!

Верно говорю! Все видел - и балкон и пальмы. Был, словом, у Понтия

Пилата, за это я ручаюсь.

 

- Ну-те, ну-те...

n - Ну вот, стало быть, я иконку на грудь пришпилил и побежал...

 

Вдруг часы ударили два раза.

 

- Эге-ге! - Воскликнул Иван и поднялся с дивана, - два часа, а я с

вами время теряю! Я извиняюсь, где телефон?

 

- Пропустите к телефону, - приказал врач санитарам.

 

Иван ухватился за трубку, а женщина в это время тихо спросила у

Рюхина:

 

- Женат он?

 

- Холост, - испуганно ответил Рюхин.

 

- Член профсоюза?

 

- Да.

 

- Милиция? - Закричал Иван в трубку, - милиция? Товарищ

дежурный, распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоциклетов с

пулеметами для поимки иностранного консультанта. Что? Заезжайте за

мною, я сам с вами поеду... Говорит поэт бездомный из сумасшедшего

дома... Как ваш адрес? - Шепотом спросил бездомный у доктора,

прикрывая трубку ладонью, - а потом опять закричал в трубку: - вы

слушаете? Алло!.. Безобразие! - Вдруг завопил Иван и швырнул трубку в

стену. Затем он повернулся к врачу, протянул ему руку, сухо сказал "до

свидания" и собрался уходить.

 

- Помилуйте, куда же вы хотите идти? - Заговорил врач, вглядываясь

в глаза Ивана, - глубокой ночью, в белье... Вы плохо чувствуете себя,

останьтесь у нас!

 

- Пропустите-ка, - сказал Иван санитарам, сомкнувшимся у дверей.

- Пустите вы или нет? - Страшным голосом крикнул поэт.

 

Рюхин задрожал, а женщина нажала кнопку в столике, и на его

стеклянную поверхность выскочила блестящая коробочка и запаянная

ампула.

 

- Ах так?! - Дико и затравленно озираясь, произнес Иван, - ну

ладно же! Прощайте... - И головою вперед он бросился в штору окна.

Раздался удар, но небьющиеся стекла за шторою выдержали его, и через

мгновение Иван забился в руках у санитаров. Он хрипел, пытался

кусаться, кричал:

 

- Так вот вы какие стеклышки у себя завели!.. Пусти! Пусти,

говорю!

 

Шприц блеснул в руках у врача, женщина одним взмахом распорола

ветхий рукав толстовки и вцепилась в руку с неженской силой. Запахло

эфиром. Иван ослабел в руках четырех человек, и ловкий врач

воспользовался этим моментом и вколол иглу в руку Ивану. Ивана

подержали еще несколько секунд, и потом опустили на диван.

 

- Бандиты! - Прокричал Иван и вскочил с дивана, но был водворен на

него опять. Лишь только его отпустили, он опять было вскочил, но

обратно уже сел сам. Он помолчал, диковато озираясь, потом неожиданно

зевнул, потом улыбнулся со злобой.

 

- Заточили все-таки, - сказал он, зевнул еще раз, неожиданно

прилег, голову положил на подушку, кулак по-детски под щеку, забормотал

уже сонным голосом, без злобы: - ну и очень хорошо... Сами же за все и

поплатитесь. Я предупредил, а там как хотите! Меня же сейчас более

всего интересует Понтий Пилат... Пилат... - Тут он закрыл глаза.

 

- Ванна, сто семнадцатую отдельную и пост к нему, - распорядился

врач, надевая очки. Тут Рюхин опять вздрогнул: бесшумно открылись

белые двери, за ними стал виден коридор, освещенный синими ночными

лампами. Из коридора выехала на резиновых колесиках кушетка, на нее

переложили затихшего Ивана, и он уехал в коридор, и двери за ним

замкнулись.

 

- Доктор, - шепотом спросил потрясенный Рюхин, - он, значит,

действительно болен?

 

- О да, - ответил врач.

 

- А что же это такое с ним? - Робко спросил Рюхин.

 

Усталый врач поглядел на Рюхина и вяло ответил:

 

- Двигательное и речевое возбуждение... Бредовые интерпретации...

Случай, по-видимому, сложный... Шизофрения, надо полагать. А тут еще

алкоголизм...

 

Рюхин ничего не понял из слов доктора, кроме того, что дела Ивана

Николаевича, видно, плоховаты, вздохнул и спросил:

 

- А что это он все про какого-то консультанта говорит?

 

- Видел, наверно, кого-то, кто поразил его расстроенное

воображение. А может быть, галлюцинировал...

 

Через несколько минут грузовик уносил Рюхина в Москву. Светало, и

свет еще не погашенных на шоссе фонарей был уже не нужен и неприятен.

Шофер злился на то, что пропала ночь, гнал машину что есть сил, и ее

заносило на поворотах.

 

Вот и лес отвалился, остался где-то сзади, и река ушла куда-то в

сторону, навстречу грузовику сыпалась разная разность: какие-то заборы

с караульными будками и штабеля дров, высоченные столбы и какие-то

мачты, а на мачтах нанизанные катушки, груды щебня, земля,

исполосованная каналами, - словом, чувствовалось, что вот-вот она,

Москва, тут же, вон за поворотом, и сейчас навалится и охватит.

 

Рюхина трясло и швыряло, какой-то обрубок, на котором он

поместился, то и дело пытался выскользнуть из-под него. Ресторанные

полотенца, подброшенные уехавшими ранее в троллейбусе милиционером и

пантелеем, ездили по всей платформе. Рюхин пытался было их собрать,

но, прошипев почему-то со злобой: "Да ну их к черту! Что я, в самом

деле, как дурак верчусь?.." - Отшвырнул их ногой и перестал на них

глядеть.

 

Настроение духа у едущего было ужасно. Становилось ясным, что

посещение дома скорби оставило в нем тяжелейший след. Рюхин старался

понять, что его терзает. Коридор с синими лампами, прилипший к памяти?

Мысль о том, что худшего несчастья, чем лишение разума, нет на свете?

Да, да, конечно, и это. Но это - так ведь, общая мысль. А вот есть

что-то еще. Что же это? Обида, вот что. Да, да, обидные слова,

брошенные бездомным прямо в лицо. И горе не в том, что они обидные, а в

том, что в них заключается правда.

 

Поэт не глядел уже по сторонам, а, уставившись в грязный

трясущийся пол, стал что-то бормотать, ныть, глодая самого себя.

 

Да, стихи... Ему - тридцать два года! В самом деле, что же

дальше? - И дальше он будет сочинять по нескольку стихотворений в год.

- До старости? - Да, до старости. - Что же принесут ему эти

стихотворения? Славу? "Какой вздор! Не обманывай-то хоть сам себя.

Никогда слава не придет к тому, кто сочиняет дурные стихи. Отчего они

дурные? Правду, правду сказал! - Безжалостно обращался к самому себе

Рюхин, - не верю я ни во что из того, что пишу!.."

 

Отравленный взрывом неврастении, поэт покачнулся, пол под ним

перестал трястись. Рюхин поднял голову и увидел, что они уже в Москве

и, более того, что над Москвой рассвет, что облако подсвечено золотом,

что грузовик его стоит, застрявши в колонне других машин у поворота на

бульвар, и что близехонько от него стоит на постаменте металлический

человек, чуть наклонив голову, и безразлично смотрит на бульвар.

 

Какие-то странные мысли хлынули в голову заболевшему поэту. "Вот

пример настоящей удачливости... - Тут Рюхин встал во весь рост на

платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не

трогающего чугунного человека, - какой бы шаг он ни сделал в жизни, что

бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его

славе! Но что он сделал? Я не понимаю... Что-нибудь особенное есть в

этих словах: "Буря мглою..."? Не понимаю!.. Повезло, повезло! - Вдруг

ядовито заключил Рюхин и почувствовал, что грузовик под ним

шевельнулся, - стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил

бедро и обеспечил бессмертие..."

 

Колонна тронулась. Совершенно больной и даже постаревший поэт не

более чем через две минуты входил на веранду Грибоедова. Она уже

опустела. В углу допивала какая-то компания, и в центре ее суетился

знакомый конферансье в тюбетейке и с бокалом "Абрау" в руке.

 

Рюхин, обремененный полотенцами, был встречен Арчибальдом

Арчибальдовичем очень приветливо и тотчас избавлен от проклятых тряпок.

Не будь Рюхин так истерзан в клинике и на грузовике, он, наверно,

получил бы удовольствие, рассказывая о том, как все было в лечебнице, и

украшая этот рассказ выдуманными подробностями. Но сейчас ему было не

до того, а кроме того, как ни мало был наблюдателен Рюхин, - теперь,

после пытки в грузовике, он впервые остро вгляделся в лицо пирата и

понял, что тот хоть и задает вопросы о бездомном и даже восклицает

"Ай-яй-яй!", Но, по сути дела, совершенно равнодушен к судьбе

бездомного и ничуть его не жалеет. "И молодец! И правильно!" - С

цинической, самоуничтожающей злобой подумал Рюхин и, оборвав рассказ о

шизофрении, попросил:

 

- Арчибальд Арчибальдович, водочки бы мне...

 

Пират сделал сочувствующее лицо, шепнул:

 

- Понимаю... Сию минуту... - И махнул официанту.

 

Через четверть часа Рюхин, в полном одиночестве, сидел,

скорчившись над рыбцом, пил рюмку за рюмкой, понимая и признавая, что

исправить в его жизни уже ничего нельзя, а можно только забыть.

 

Поэт истратил свою ночь, пока другие пировали, и теперь понимал,

что вернуть ее нельзя. Стоило только поднять голову от лампы вверх к

небу, чтобы понять, что ночь пропала безвозвратно. Официанты,

торопясь, срывали скатерти со столов. У котов, шнырявших возле

веранды, был утренний вид. На поэта неудержимо наваливался день.


 Previous Next Contents